Институт Реставрации Природы - Страница 71

— Завтра я поговорю с Хогардом и Олле, — сказал Нури, — и мы начнем подготовку без спешки, но и не затягивая. Прошу вас найти нам замену на время отлучки.

Резиденция пророка разместилась в двадцатиэтажном цилиндрическом здании. На плоской крыше — сад и площадка для вертолетов.

Днем здание содрогается от звона сотен телефонов, беготни сотрудников, криков многочисленных репортеров телевидения и газет, заполняющих вестибюль и примыкающее к нему помещение пресс-центра. Страна хочет слышать пророка, лицезреть его. Мир, изголодавшийся по пище духовной, хочет внимать пророку.

Четыре секретаря свежими голосами выкрикивают изречения пророка. Затем на миг наступает тишина, и аккредитованные при пророке корреспонденты бросаются в кабины, чтобы успеть сообщить очередную сенсацию: пророк сказал… Послезавтра изречение уже устареет, желтые листовки из настоящей мягкой бумаги устелят дороги, и каждый сможет прочитать мысли пророка. Пророк обычный человек, но есть в нем нечто необыкновенное: озарение свыше снизошло на него внезапно, надо думать, в качестве награды за праведную жизнь. Люди хотят знать о пророке все — и они узнают! «Нет, пророк молод…» «Да, пророк холост…» «Что вы, пророк всегда приветлив, просто он очень занят…»

Над всей этой суетой только отец Джон остается спокойным. Модерн и благолепие наложили на его внешность причудливый отпечаток величавой доступности. Как человек он прост и приветлив. Но как пророк, как хранитель истины, прозревающий скрытое во времени, он величав. Каштановый локон мягким завитком ниспадает на белое чело, отрешенно светятся изумрудные глаза с голубыми, почти не подкрашенными белками. Правда, в нем просматривается что-то от приходского священника, в нем еще угадывается милый налет провинциализма. Возможно, этим и объясняется ощущение его доступности.

Кабинет его огромен и перечеркнут оранжевой дорожкой ковра. В конце дорожку замыкает массивный письменный стол — рабочее место пророка. По правую его руку оскалились белые клавиши пульта, по левую угнездился экран видеофона. Больше никаких приборов в кабинете нет, если не считать кибера. Ферро бродит вдоль широкого окна и, поглядывая вниз, где снуют разноцветные прямоугольники автомашин, набирается впечатлений. В этом кабинете робот смотрится вторым хозяином.

Пророк настроен благодушно. Сейчас он не спешит, он даже может позволить себе передохнуть. Прошел год напряженной работы. Нет, репрезентант Суинли не ошибся в нем. У молодого священника оказалась железная хватка организатора и блестящие способности демагога. Отец Джон развил невиданную энергию. Он разрывался на части, и день его был заполнен делом; он успевал везде, заражая сотрудников энтузиазмом. Он принимал банкиров и удивлял их знанием тонкостей биржевой игры, он беседовал с психологами, специалистами по рекламе, математиками и философами, предлагал работу одним и указывал на дверь другим. Он просматривал каталоги фирм вычислительной техники и подписывал заказы. Он нанимал агентов, сотни агентов: артистов, операторов, телепатов, хиромантов, шулеров и пиротехников, элегантных подонков, тихих баптистов, маклеров, полицейских, музыкантов, поэтов, боксеров, домохозяек, — и всем находилось дело в гигантском концерне пророка. Он дважды в день посещал резиденцию репрезентанта Суинли, где непрерывно заседал штаб битвы за душу обывателя.

Отец Джон больше не занимал официальной должности, он пророк, он вне церковной иерархии. Мог ли еще год назад мечтать об этом смиренный слуга господень — пошлем благословение божие на глупую голову наивного проходимца Тимотти Слэнга, где-то он теперь?

Отец Джон откладывает пластиковое полотнище газеты, сладко потягивается и щелкает тумблером. Вчерашняя программа, скомпонованная для него отделом информации, представляет собой выжимку из телепередач, посвященных пророку, — смотреть что-либо иное просто не хватает времени.

На объемном голоэкране кубическое здание с надписью по фасаду: «Банк Харисидис — абсолютная гарантия». Изображение банка наплывом вытесняет лицо банкира. Папаша Харисидис плутовато улыбается, — видимо, беседует с репортером. Банкир владеет мимикой, ибо лицо его мгновенно делается сосредоточенным, как только на воротник прицепляется микрофон.

«Апостол… простите, оговорился… пророк Джон проявил себя как дальновидный политик. Вера в пришествие механического мессии — это как раз то, чего не хватало нашему обществу всеобщего благоденствия, я бы сказал сильнее — торжествующей демократии. А что может быть более демократичным, чем равенство во грехах? В грехе равны и банкир Харисидис, и последний мелкий жулик-обыватель. „Я негодяй“, — это раньше знал каждый сам о себе. Знал и стыдливо помалкивал. „Я подлец“, — теперь можно сказать открыто, и никто не остановится в изумлении, ибо какое дело железному мессии до моих или ваших моральных качеств. И это прекрасно, это демократично! Всеобщее негодяйство гарантирует высокие дивиденды, поскольку ни один дурак не доверит своих денег честному банкиру. А что может быть важнее дивидендов? Что, я вас спрашиваю? Ничто, запомните, и благодать снизойдет на вас, ничто не может быть важнее дивидендов! Пусть несогласный бросит в меня камень. Бросайте, я не боюсь. Мои вкладчики, я с понятной гордостью говорю об этом, отдают свои деньги в руки мерзавца, каковым являюсь я! Вас шокирует мое признание, вы смущены, вам неловко за меня, мой имидж упал до нулевой отметки? Следующей фразой я восстанавливаю свое реноме. Знайте, с сего дня мой банк гарантирует девять процентов годовых на вложенный капитал! Ну как, не правда ли, до чего милый человек папаша Харисидис? Не зря в моем банке хранит свои трудовые сбережения апостол… простите, оговорился… пророк Джон».