Институт Реставрации Природы - Страница 81

— Слушаю вас.

— Умер бог реки. Пожертвуйте на похороны.

— Конечно, — сказал Нури, протягивая банкноту.

Человек надвинул маску, исчез. От реки, вспыхивающей болотными огнями, донеслось завывание:

Гладь реки горит,
В мире смрад и дым.
Бог реки убит.
Горе нам, слепым!

…Нури вошел в кабинет. В кресле, которое только что покинул Олле, сидел, приятно осклабясь, порченный жизнью старик. Гладко выбритый, в модном полосатом костюме, с лицом, покрытым множеством морщин, с мешочками под глазами. Его маска с плоским баллончиком лежала на подлокотнике.

— Что-то вы поздно домой возвращаетесь, Вальд. И замок сломан. Поставьте новый.

Нури вздохнул. Воистину день визитов. Опять непрошеный гость. Он прокрутил в памяти историю Вальда. Вальд вроде упоминал какого-то старика.

— Что вы думаете об этом, Вальд?

— Э, о чем об этом? — Нури пригляделся.

Старик, похоже, безобидный, не грозит, не юродствует. Пришел и сидит смирно.

— Ну, об этом: я вижу землю, свободную от человека, вместилища греха и порока? Нет человека, нет порока, о чем речь? Вы, конечно, с вечерней проповеди? Что еще выкинул ваш кроткий кибер Ферро?

Так, вроде что-то проясняется. Не тот ли это старик, который помог Вальду сбыть самодельного кибера пророку?

— Ничего я об этом не думаю. И не впутывайте меня. Плевал я на пророка, на божьих баранов…

— Агнцев, Вальд.

— На божьих баранов и на вашего кибера.

— Вашего, Вальд.

— К черту! Что вам нужно от меня?

— Ничего, — грустно сказал старик. — Был сейчас в местном приходе, два агнца вернулись от вас перекошенные и ничего не говорят, только бормочут про какую-то собаку. Какая в Джанатии может быть собака? Не хочу вам неприятностей, зашел узнать, появился предлог навестить вас. А если по правде, Вальд, просто я тоскую. Знаете, ощущение, будто мне кто-то должен и не отдает деньги, а истребовать я их не могу. Противный вкус ругательства, которое не произнес. Вам это знакомо? Нет, конечно. Держу пари, вы ни разу не нарушили ни восьмой, ни десятой заповеди. Это при такой-то импозантной внешности. С точки зрения утилизации морали вы пустое место, как, впрочем, каждый порядочный человек, а сколько я их видел — и десятка не насчитаю. У меня непривычное состояние, Вальд. Похоже, я испытываю угрызения совести. Я, Тимотти Слэнг, — угрызения! Смешно, но это так. Когда я шантажировал блудных мужей, когда я поставлял нераскаявшихся алкоголиков сумасшедшим старухам из общества дев-воительниц, меня не мучила совесть. Когда я прижал к ногтю дантиста Зебрера, который вместо золота использовал на зубы некий желтый декоративный металл, и получил от него сотню паунтов в обмен на молчание, мне было легко и спокойно. Я кормился за счет собственной совести, а укажите мне того, кто ни разу не пошел на выгодную сделку с ней. Любая административная или политическая карьера — это толстая цепь сделок с совестью, стыдливо именуемых компромиссами. Поймите меня правильно: я шантажировал личность. Возможно, что с вашей точки зрения — это гнусно. Но меня это не тревожило, таково, видимо, свойство моей психологии. В конечном счете каждый нарушитель морали допускает возможность шантажа как формы расплаты за грех — улавливаете мысль? Локальный шантаж для меня внутренне приемлем. Но сейчас мне не по себе, я взволнован, меня возмущают масштабы аферы. И хотя это делается вполне квалифицированно, мне противно, во мне восстает совесть профессионала, знающего меру и пределы допустимого в деликатном деле морального вымогательства.

Старик замолчал. Он печально моргал темными веками и долго смотрел на Нури. Память сработала: Тимотти Слэнг, неудавшийся домушник, беспомощный вымогатель, бездарный бизнесмен. Подумать, какие заботы его одолевают!

Слэнг поднялся, опираясь на подлокотники, он горбился, новый пиджак нелепо топорщился на выступающих лопатках.

— А вы изменились, Вальд. От вас, прирожденного конформиста, веет этаким непокорством. Или мне только так кажется? Вы стали выписывать газеты? — Он не ждал ответов и задавал все новые вопросы. — Ваши микрофоны и видео всегда на контроле, и оператор жалуется, что в вашей аппаратуре часто что-то чирикает. Зачем вам это нужно, эти помехи? Они возбуждают лишнее любопытство надзорных органов. Или у вас есть что скрывать, появилось? Нет, портсигар вы не закрывайте, сейчас как раз пусть чирикает. Не удивляйтесь, я в этих делах эксперт. Как там что устроено, не знаю, а в части применения — дока. Насчет собаки: вы раздобыли гипнотическую машинку? Не отвечайте, зачем мне знать? Ах, Вальд, я вижу, что посеял вселенское зло, уговорив вас продать кибера этому попу. Можно, конечно, оправдаться, дескать, человек не в состоянии предвидеть последствий своих поступков. Как говорит Ферро, прости им господи, они не ведают, что творят. Но я — то ведь догадывался, что из этого может получиться, когда подсунул вашего кибера церкви.

— Бросьте, Слэнг. Предвидеть этого вы не могли, как не можете помешать тому, что происходит.

— Труслив я, Вальд. И слаб, и мерзок самому себе. — Старик замолчал, словно споткнулся. Он долго сморкался в дорогой льняной платок. — Мне нечего вспомнить, я ничего не сделал, о чем следовало бы помнить. И я уже ничего не смогу сделать.

— Как знать, — сказал Нури. — Сколь искренне ваше желание загладить содеянное зло?

Тимотти Слэнг долго смотрел в переносицу Нури, жевал губами, мешочки на его лице беспорядочно задвигались. Он слабо усмехнулся: